«История хороша, когда найдется тот, кто эту историю сможет рассказать». Так Финну часто говорил дедушка, пока был жив. Финн вспоминал его сосредоточенное морщинистое лицо с коротко остриженной бородой и перебитым носом. Кому-то старик мог показаться суровым, но Финн знал, что у него было доброе сердце. Или, во всяком случае, он был не слишком злым. Порой бранил внука, но никогда его не бил.

Мальчик пробирался в предрассветных сумерках по узким улицам Батареи. Так город назвали в незапамятные времена, еще до войны, потому что он вырос вокруг гигантской энергоустановки. За тонким, будто углем нарисованным силуэтом мальчика, наблюдали лишь бродячие коты. Во всяком случае, Финн на это надеялся. Не хватало еще привлечь чье-то внимание. Мальчик обхватил себя за плечи — было зябко, и ему следовало поспешить, пока в приюте не заметили его отсутствие.

Смысл дедушкиных слов был прост — легенды о героях, невероятных приключениях, дальних странствиях рассказаны выжившими счастливчиками, тогда как сотни тысяч менее удачливых искателей гниют в земле, и никому нет дела до их внезапно оборвавшихся историй и безымянных могил. Под ногами хрустнула разбитая бутылка, и Финн втянул голову в плечи.

«Сиди тихо и не высовывайся», — вот что пытался сказать дедушка внуку. Но ему самому не слишком помогла эта наука, от смерти он спрятаться не сумел. Старик был рыбаком, и однажды его лодка так и не вернулась на берег. Финн еще неделю растягивал запасы и надеялся, что дедушка переступит порог, как ни в чем не бывало. Но через девять дней тело выловили из Ротора, и в тот же вечер у дверей квартирки появились типы из «тройки» — отдела обязательной опеки. Так Финн очутился в Башне. Если бы он устраивал конкурс среди худших дней в своей короткой жизни, то у этого дня были бы шансы на первое место.

Пробираясь по переулку, Финн обратил внимание на плакат, изображающий силача. В исполинской ладони у него сверкала зажатая молния, будто титану удалось подчинить магию Древних. Надпись гласила — Увидь, как рождается Гром! Невероятный цирк «Прометей». Как ему хотелось попасть на представление! Увы, для детей из Башни это было так же реально, как прогуляться по потолку.

Эй, сопля! А ну стой! — услышал он крик, и затравленно обернулся. Засмотревшись на плакат, Финн не увидел опасность. К нему уже спешил регулятор — так в городе называли патрульных. Это был усатый мужик в форменной кожаной куртке, обшитой металлическими бляхами. В руках у регулятора была короткая и массивная дубинка.

Горло Финна сжал холодный обруч, вышибая из легких последний воздух. В висках застучало, и мир на секунду поплыл перед глазами. Мальчик сорвался с места и бросился наутек. Меньше всего ему хотелось снова увидеть стены Башни, ощутить на себе взгляд надзирательницы Марты и лишиться скудного пайка. А может, и хуже — отправиться в подвал, холодный и темный, как могила.

Он мог бы многое рассказать про подвал Башни, набитый доверху голодными крысами и детскими страхами. Финн бежал, словно за ним гналась целая стая бешеных псов. Сердце прыгало где-то в горле, в боку нещадно кололо. Регулятор пронзительно свистел, бранился и пыхтел уже прямо за спиной мальчишки. «Стой, паршивец! Отродок! Догоню — оборву уши!».

Финн не знал, на что рассчитывал патрульный, но такие высказывания вряд ли заставили бы его остановиться. Мальчику дороги были его уши, потому он припустил сильнее. Выскочив из переулка на рыночную площадь, он врезался в торговца, который, несмотря на ранний час, решил разложить товар. Лоток вылетел из его рук и повсюду разлетелись свечи из сала и куски мыла. Регулятор, спешащий поймать сорванца, грубо оттолкнул бедолагу, но тут же поскользнулся на разбросанном товаре. «Твою медь! Вонючий выброс!» — в запале патрульный кинул вслед мальчишке мыло, промахнулся и тут же вступил в свару с торговцем, день у которого уже не задался.

Финн решился перевести дух только через два квартала, уперев худые руки в колени, он глотал воздух, точно пловец. В ушах стоял звон, а ноги предательски дрожали. Немного отдохнув, мальчик решил оценить потери. Разбитая коленка и порванные штаны, ссадина на щеке — должно быть, все это он заработал, когда врезался в лоточника и покатился по мостовой. Но, хуже всего, он потерял котомку с украденной из приюта едой. Его единственный билет к свободе. Внутри была краюшка хлеба, фляга с водой, вяленая рыба. Живот тут же отозвался голодным урчанием и Финн припомнил, что последний раз ел вчера во время обеда. Ноги, измотанные отчаянным бегом, налились усталостью. Что же делать теперь? Слезы выступили на глазах не от боли, а от бессильной ярости и страха. Мальчик похлопал себя по карманам и нащупал прямоугольник зажигалки. Вытащил ее, чиркнул колесиком, появился яркий лепесток огня. Эту вещь он хранил как зеницу ока. Последнее, что передал ему отец. «Чирка» — называл он её.

Эй, малой, «кольни» огоньку, — услышал Финн и увидел над собой рослого рабочего, со старым не по возрасту лицом и в короткой вязаной шапке.

Финн понял, что очутился в Пыльнике — заводском районе на окраине Батареи. Воздух здесь был гуще и едче, пропитанный угольной пылью. Даже рассветный свет казался серым, пронизанным едкой взвесью. Он с сомнением посмотрел на цеховщика, но все же прикурил тому папиросу. С наслаждением работяга затянулся, тут же закашлялся.

Проклятый уголь, будь он неладен, — откашлявшись, сказал он, — ты откуда, малой? Выглядишь, как кот, который едва лапы унес от дворового пса.

Финн подумал, что терять, похоже, ему особенно нечего — ведь котомку с запасами он уже потерял. Слишком хорошо он представил, как юркая крыса, поводя носом, забирается внутрь его вещмешка и обнаруживает там настоящий пир.

Кхм, мистер, — сказал Финн, — я, как бы это лучше сказать…

Чего ты там бормочешь, малой? — мужчина приложил большую мозолистую ладонь к уху, и наклонился к мальчику, не выпуская при этом изо рта папиросу. Один его глаз был прищурен, так что Финну работяга напомнил пирата. Книжка про пиратов у него была в детстве — еще в той, нормальной, жизни. Жизни, которая осталась за порогом Ржавой Башни.

Я из приюта… Сбежал. Регулятор гнался… Котомку потерял… Вся еда… — слова вырывались обрывками, и Финн застыл, не зная, какой реакции ждать.

Работяга выпрямился, почесал пятерней седеющую щетину, нахмурился. Он глянул куда-то вдаль, поверх головы Финна, желая убедится, что из-за угла не появится упомянутый патрульный. Патрульный не появился, и мужчина, казалось, немного расслабился.

Да, малой, дела… — только и сказал цеховщик, — а хочешь к нам, а? — и внезапно хитро подмигнул, — ты, конечно, ростом не вышел и силенок у тебя нет, но зато в любую щель пролезешь. Будешь помогать гайки затягивать, за углем следить, барак подметать. Работа не пыльная… ну, ладно, вру, пыльная. Очень пыльная. Зато честная. Потом, глядишь, и детали чистить доверим. Есть у нас один старый жук, вечно сальники теряет — будешь на склад за новыми бегать. А там, если не сломаешься, и дело найдется поважнее. Не бойся, с голоду не помрешь.

Цеховщик улыбнулся щербатым ртом и от души потрепал мальца по волосам. Финн уже было решился пойти с ним, чтобы стать шестеренкой в механизме, но внезапно вспомнил плакат с цирковым силачом и признался:

Вы очень добры, мистер… Только я сбежал, чтобы прибиться к бродячим артистам. Цирк «Прометей», слышали о таком?

Работяга скривился, будто в рот ему залили горькой настойки от кашля.

Как же, слышал! Дармоеды проклятые. Думаешь, с ними слаще будет? Да никто из них в жизни в руках инструмент не держал, только и умеют, что кривляться, — цеховщик сплюнул под ноги, выкинул окурок и втоптал его в землю. Он как будто показывал, как поступил бы с этими наглыми бездельниками.

Финн вздохнул. Что делать, придется разбираться самому. Как говорил дедушка, пока был жив — «бросай сети, что-нибудь да выловишь». Он ответил вежливо:

Спасибо, мистер. Но у меня другая дорога, — он развернулся и пошел прочь, стараясь не думать, что будет делать потом. Рабочий секунду-другую смотрел в спину мальчика, после чего крикнул:

Малой, ты идешь не в ту сторону. Циркачи, чтобы их стая чумных крыс сожрала, еще вчера утром ушли на запад по Ссыльном тракту, — Туда, — он ткнул узловатым пальцем себе за спину.

Финн обернулся. Быть может, этот цеховщик не так уж плох.

Спасибо, мистер! Да хранит вас…" Мальчик запнулся, вспоминая самое сильное благословение, которое знал. «…Бог из Машины!

Работяга только фыркнул:

Нашего Бога давно на запчасти разобрали. Но ладно… Иди, малой. И смотри… — он понизил голос, — не верь всяким шутам гороховым. Он поднял кулак и приложил ко лбу, — удачи тебе. Чует мое сердце, тебе она ой как понадобится.

Цеховщик развернулся и, не оглядываясь, скрылся в серой дымке Пыльника, оставив Финна на перепутье — в прямом и переносном смысле. Мальчик постоял еще пару минут, всматриваясь в рассветный туман, затем засунул руки поглубже в карманы и двинулся в путь.

***

Финн старался быть неприметным, как тень. Он скрывался между бараков, прятался за ржавыми бочками и отсиживался в кустах. Пыльник не любил чужаков. Удача, что повстречавшийся ему рабочий оказался из редких добряков — обычно здесь правила банда «гвоздей». Финн слышал о них краем уха: налететь на «гвоздь» — значило лишиться кошелька, а то и глаза. Но мальчику везло — ему удалось проскочить квартал без приключений. Его заметил лишь старый фонарщик, гасивший огни. Он с высоты приставной лестницы проводил Финна взглядом равнодушной вороны.

На прощание Финн оглянулся на громаду Распределительного блока. От него, как щупальца, тянулись в город провода. Он почувствовал гудение установки — не услышал, а ощутил, как от вибрации ноют зубы. Спиной к ней поворачиваться было неприятно, будто оставляешь позади опасного зверя, который может проснуться в любой миг. Финн выбрался в Доки по «жилке» — узкоколейке, уползавшей прочь из рабочего квартала. Раньше, говорят, поезда ходили до самого моря, но те времена канули в Лету, а знание, как восстановить технологии, умерло вместе с Древними. Сорная трава пробивалась между шпал, и Финн подумал, что «дымогоны» давно не захаживали сюда. Солнце, едва успев подняться, утонуло в рыхлых серых облаках. Принялся моросить холодный, колючий дождь.

Ощутимо хотелось есть и мальчик в очередной раз вздохнул по утерянной котомке. Вперед его гнало упрямство — то самое, на которое ворчал покойный дед, говоря: «Упрямый — либо дурак, либо выживет». Финн перебрался через Рубеж — могучий каменный мост через реку Ротор. Его сложили в давние времена. Никто не знал, сколько лет он уже стоит, но любой мог биться об заклад, что простоит еще тысячу.

Несмотря на все злоключения, Финн чувствовал, что настроение становится все лучше. План? Черт с ним, с планом. Планы, как учил его дед, для тех, кто верит, будто жизнь — это аккуратная полка, а не свалка, где все летит куда попало. Главное — плыть, а не цепляться за обломки. На выходе с моста его окликнул постовой. Парень, кажется, спал уже больше, чем бодрствовал, и дождаться не мог пересменки. Он стоял под козырьком смотровой будки, прислонившись к дощатой стене.

— Эй, карась! — голос постового был хриплым, — Далеко собрался?
Финн замедлил шаг. Правило простое: с властью — либо молчи, либо говори так, чтобы она тебя не запомнила.
— Плыву туда, где вода почище, — выдохнул он.
Постовой недобро усмехнулся, будто мысленно ужи видел на месте Финна труп.
— Ага, — сказал он, и почесал щетину. — Знаешь, карась, где вода чище, там и щуки жирнее. Слышал я такую присказку.

Финн пожал плечами, поднял воротник курточки и зашагал прочь. Должно быть, постовой был большим любителем рыбалки.

Ссыльный тракт. Когда-то по этой дороге, звеня кандалами, шли осужденные — навстречу вечному труду в каменоломнях Ведьминых гор. Пусть давно уже дорожную грязь не месили ступни воров, убийц и тех несчастных, что случайно оказались в их дурной компании, название прилипло намертво. Финн видел в этом что-то символическое — прежде этим путем шли осужденные, а он, Финли Макгомерри, отправлялся навстречу свободе. Или своей скорой гибели, если ему не улыбнется удача. За городскими стенами слишко многое зависело от капризов этой непостоянной барышни. В зарослях бурьяна мелькнула стремительная тень. Щелкуны, мелкие степные ящерицы. Твари были небольшие, едва ли выше колена. Поодиночке они опасности не представляли, да и чаще предпочитали иметь дело с падалью. Но Финн пожалел, что у него с собой нет даже крепкой палки, и пообещал себе при первом случае обзавестись таковой.

Финн оставлял все дальше стены Батареи, и даже думать не смел развернуться. Башня, определенно, не была лучшим местом на свете, но мальчик сбежал из приюта не без причины. Надзиратели время от времени приторговывали детьми, за которых никто не мог вступиться. Крепких пареньков — в цеха, на работу, что за пару лет превращает юношу в старика. Но его, Финна, ждал «Пряничный Дом». Это сладкое название вызывало рвотные позывы. Финли случайно подслушал разговор и узнал, что ему уготована участь стать живой игрушкой в борделе. Мальчик хорошо помнил полосы мертвенного света на беленом потолке приютской спальни и то, как неистово колотилось его сердце. Финн сбежал той же ночью.

До последнего он был уверен, что его безрассудный план провалится, но ведь нет! Он шагает по утоптанному грунту навстречу новой судьбе. По обе стороны дороги были грудами свалены камни. По легенде, каждый приговоренный должен был положить на обочину камень, «чтобы оставить свой грех позади». Мальчик вдруг подумал, сколько их, этих камней. Тысячи, нет, наверное, десятки тысяч. У каждого когда-то было имя, за каждым стоит история чьей-то жизни. Вернулся ли хоть кто-то из них? Вряд ли. Повинуясь внезапному порыву, Финн поднял камень из-под ног, немного покатал его в ладонях и зашвырнул в кусты. Пусть и его прошлое останется тут, на кладбище теней.

Финн замер, услышав за спиной скрип колес и флегматичное похрюкивание.
— Эй ты, малявка! Чего дорогу, словно пробка бутылочная, затыкаешь? — проскрипел голос, похожий на звук ржавой пилы.

На него смотрела бойкая старушонка, восседающая на козлах разваливающейся повозки. Ее возница, унылый ослик, воспользовался паузой, дабы отыскать в пыли единственный чахлый стебелек. Вид у старухи был такой, будто она собралась не на тракт, а на карнавал: седые вихры торчали из-под остроконечной зеленой шляпы, а на длинном, горбоносом профиле неровно сидели очки с толстенными стеклами, делавшие ее глаза огромными, как у ночной совы.

Но настоящий сюрприз ждал сзади. В повозке, гомоня и перепархивая, сидели в клетках самые разные птицы — от серых горлиц до ярких, как расплавленная медь, зябликов.

— Почтовые, — хрипло пояснила старуха, поймав его изумленный взгляд. Словно это одно слово объясняло абсолютно все. А на сиденье рядом с ней лежал короткий, потрепанный арбалет.

Старушка внезапно подняла его, и Финн инстинктивно отпрянул. Похоже, за городскими стенами он сразу же наткнулся на вооруженную сумасшедшую.

— И-и-их! — пронзительно, с присвистом, рассмеялась она. — Экий ты пугливый поросеночек! Не бойсь, этот гвоздомёт у меня не для мальчишек потешных.

Финн почувствовал, как по щекам разливается краска. Карась, поросеночек… Каждому, видно, хотелось дать ему свою кличку.

— А для кого же? — осмелился он спросить.
Старуха лишь мотнула головой в сторону придорожного бурьяна, где только что мелькнула серая спина щелкуна. Финн так и не понял, имела ли она в виду двуногих ящеров, или что-то куда более опасное.

— И долго ты будешь тут торчать, словно столб указательный без надписи? — прикрикнула она. — А ну, полезай в повозку, подвезу!
Решение созрело мгновенно. На своих двоих цирк он точно не догонит. Через пять минут они уже ехали по тракту, и гомон птиц создавал иллюзию безопасности.

— Меня Финн зовут, — представился он, стараясь быть вежливым. — А вас как, мэм?
Старуха хитро прищурила один глаз, так что он превратился в лукавую морщинистую щелочку. Арбалет теперь лежал на коленях у Финна, что его чуть успокаивало.

— Имя — не монета, чтобы его по первому встречному разбрасывать, — поучительно сказала она, поправляя сползающие очки. — Кто знает, в чьи ручки оно попадет? А ну как эти ручки после тухлой селедки мыть забыли? Кто знает-то?

Финн решил, что благоразумнее будет помолчать. Разговор у них явно шел на разных языках. Минут через пятнадцать, глядя куда-то в даль, старуха внезапно буркнула:
— Ржа.
— Простите, мэм?
— Звать-то меня Ржа, — повторила она и снова рассмеялась — коротко и визгливо, точно ржавая заслонка в печке. — Ржавая, значит. Как есть. По мне хоть топор точи.

Финн хотел было сказать, что не «по мне», а «об меня», и спросить, причем тут вообще топор, открыл рот… И благоразумно закрыл его.